Осталось только узнать, где его до сих пор носит, этого одного из тысячи. И как жизнь его сложилась без меня. И за свою жизнь поговорить. И помолчать. И выпить. И постоять у окна, под открытой форточкой, пока он курить будет. Замёрзнуть, наглотаться дыма. Вернуться к столу, клеёнкой крытому, на котором сковородка с жареной картошкой, банка с солёными огурцами, хлеб ломтями, сало, бутылка водки и два стакана. И высоко, под самым потолком тусклая лампа без абажура. И тихо в доме, потому что кроме нас нет никого. Говорить можно обо всём и точно знать, что тебя услышат и поймут правильно. И рассказать всё, что душу выедает и жить не даёт, и кулаками по столу бить что есть силы, и орать от боли, и слёзы по пьяной морде размазывать, и выть, и водку в себя вливать, чтоб память эту невыносимую отключить хотя бы на одну ночь. И сидеть можно на стуле сгорбившись, поджав под себя одну ногу, в штанах, старом свитере и шерстяных носках, потому что пол - деревянный, крашеный - холодный. И спешить никуда не надо, на часы смотреть, потому что всё, пришла.
Много лет тоскую о такой ночи. Так и не сбылось, и не сбудется. Потому что всё другое, и столы, и окна, и всё остальное... И картошку не ем, и водку не пью, а главное - нет его, того, который услышит и поймёт и примет такой, как есть. Да и разговаривать за жизнь разучилась. Да и жизни как таковой уже давно нет.